На мюзикле я работала по контракту, это значит, что наконец-то у меня была возможность выдохнуть и перестать волноваться о том, как буду платить за квартиру. К тому моменту я уже перевезла маму из Тбилиси, то есть, была ответственна теперь не только за себя. Мюзикл закончился раньше, чем мы все ожидали. Я была очень расстроена и воспринимала это как предательство. Мне тогда казалось, что продюсеры нас предали. На самом деле, это было обычным рабочим моментом: проект завершился, появился новый мюзикл, который они хотели делать, и он был более прибыльным. Они мыслили как бизнесмены, а меня это оскорбило. Как это так? Мы же три с половиной года вместе. Я представляла себе, что мы вместе состаримся. У меня началась легкая депрессия. Потом мама, Царствие ей Небесное, мне сказала: «Тео, ты кто?». Я говорю: «Певица». Она: «Ну так пой. Собирай музыкантов и делай группу. Ты же умница. Давай. Что ты нос повесила?». «Мама, ты же знаешь, что без денег ничего не получится». А она мне ответила: «Для тебя есть переходы, андерграунд, для тебя есть люди, которым ты нужна. Делай, не жди ничего. А потом решишь, как этим заработать».

Я собрала джазовый квартет, и мы начали выступать с концертами по ресторанам и клубам. Достаточно быстро мы стали широко известными в узких кругах, и о нас начали говорить. В какой-то момент мне подруга Таня Мельникова, директор ресторана «Галерея», говорит: «Тео, я хочу оживить среду, это мертвый день для меня». Я ей предложила сделать джазовую среду. Она говорит: «О, не-не-не. Джаз — это вообще не вариант, потому что, где мы — русские, а где джаз?». Но я настаивала на своем: «Я сделаю, оживлю. Вот увидишь». Она говорит: «У меня очень мало денег». Я: «Ну дай мне эти мало денег, и все будет». Мы выступали втроем: я, пианист и саксофонист. Денег на большее количество музыкантов не было, и я била сама бас-гитару и барабанный ритм ртом. Так появился мой своеобразный стиль и техника, которые я сейчас и использую. Все великое в мире люди делают из-за неимения денег, это мое глубочайшее убеждение.

Нас начали приглашать на ивенты и корпоративы, стали больше платить, наш состав пополнялся. Тогда у меня не было никаких страхов. Когда тебе еще нет 30, ты не боишься провалов и смерти (о смерти начинаешь думать сейчас). Тогда я даже не представляла, что может что-то не получится. Было приятное легкомысленное ощущение, что ты такой классный, что планета без тебя не крутится, и ты ходишь все время радостный и уверенный, что ты всем нужен. К тому же я всегда была очень яркой – в детском саду, в школе, в университете. При этом никогда не была красавицей и всегда была пышкой. Но я могла изменить настроение людей, сменить ход событий в классе, организовать всех в коллективе. Я не особо даже стремилась к лидерству, это просто во мне всегда было, неосознанно, моя данность, то с чем я пришла в этот мир.

Джаз – неотъемлемая составляющей моей эстетики. Во-первых, визуально. Мне очень нравится лас-вегасовская подача со сцены. И в моем перформансе джаз это визуальная форма, совсем не основа. Основой для себя я считаю драматическое искусство и юмор. Во-вторых, я люблю энергию джаза. Он неуправляем. Джаз — единственный импровизационный жанр. Это импульсивная, живая музыка. На несвободных людей джаз действует как яд, он расталкивает внутренности, разрушает барьеры. Если слушать джаз целый год, и ничего кроме него (можно еще классикой разбавить, и не Альбиони в исполнении Лары Фабиан, а правильной классикой – Густавом Малером, Дебюсси, Равелем), то можно почувствовать, как менятся мышление.

Тбилиси — очень джазовый город. У советских была шутка про музыку, которую сочиняли грузины, они называли ее «джи грузинский джаз рок», потому что грузины не могли сочинять простую музыку. Не потому что не хотели, а потому, что не могли по-другому: их мозг так устроен, у них фольклор сложный, и в музыке грузинский народ мыслит сложными формами. Но я не осталась заниматься джазом в Тбилиси и уехала в Москву, потому что мне казалось, что я могу что-то изменить здесь. Ведь в России тогда джаз был никому не нужен. На мероприятиях он был только фоновой музыкой: сидел тапер в плохой бабочке и с видом страдающего несварением желудка человека, с грустным еврейским или армянским лицом, терзал инструмент. И это был весь джаз, который существовал у нас в 90-е. В советское время были джазовые традиции из-за того, что джаз был запрещен, и в народе это вызывало огромный интерес. Люди слушали "Голос Америки". А в 90-е пришел бандитский мир и принес свою отраву (в культурном смысле) для России, Грузии и всех республик, пришел Михаил Круг и принес совершенно другие музыкальные реалии и традиции, наследниками которых мы сейчас являемся. Мы от этой отравы до сих пор не очнулись.

Русские любят подпевать. Грузины – не любят, им не нужно притопывать или на сильную долю хлопать. Грузин любит на сцене человека, который поет лучше него. А русские любят на сцене человека, который поет не лучше, чем они. Наверное, это наследие советского периода: все должны быть одинаковые. Такая одинаковость, мне кажется, сильно изменила менталитет. Я помню, на "Славянском базаре" мимо меня прошла Людмила Марковна. И я, маленькая девочка (мне было 17 лет) , просто вжалась в стену и не могла дышать. И тут вдруг подбегает к ней какой-то дядька и говорит: «Люсь, а, Люсь! Это ж ты!» Мне было так неудобно и стыдно. А у русского по-другому, "ты не думай, что ты другой, не зазнавайся, не надо выделяться". Артист должен быть на одном уровне. Русская публика хочет, чтобы человек был свой, чтобы он сидел с ними за одним столом, пил, плакал, говорил за жизнь.

Пока Господь не послал мне мою музыку, но надеюсь, что это случится совсем скоро. Найти своего композитора – это большое счастье. Мне кажется, что моя музыка – это советская композиторская традиция, которая уже умирает. Например, я обожаю композицию «Помоги мне». Большинство людей думает, что это клоунада, потому что до третьего куплета не дослушивают. Там такие слова: «Ямайским ромом пахнут сумерки — синие, длинные». В 60-х годах советского времени это был вообще какой-то панк-рок, люди даже не понимали о чем речь. Что такое этот "ямайский ром"? Как он пахнет? Мне бы хотелось, чтобы это была очень густая поэзия, очень женская, может быть, даже декадентская. И в контраст к ней очень игривое музыкальное сопровождение, чтобы было много самбо, румбы, танго, чтобы хотелось танцевать. Я сама много двигаюсь на сцене и люблю напротив себя видеть танцующую публику. Я с трудом переношу академическую форму подачи, мне в ней тесно, в клубах я чувствую себя свободнее. Мне нравится формат концертов Buena Vista Social Club. Я была на одном из них на Кубе. И они разрешают, чтобы ты в зал пришел с алкоголем. Я бы тоже хотела, чтобы моя публика себя чувствовала так свободно: все свои, нет случайных людей, как на большом семейном празднике.

В музыкальном плане мне очень близок грузинский фольклор. Но я не хочу его использовать в своем творчестве, потому что грузинский фольк все-таки мужской. Он информационно очень тяжелый. Мне нравится глубина, но я хочу легкую подачу. В каком-то смысле для моей музыки близки параллели из кино – Вуди Аллен и Альмодовар: в своих фильмах они транслируют очень глубокие вещи, но облекают это в легкую форму. Мне хочется, чтобы моя музыка была такой же, чтобы чакрой восприятия было сердце, а не мозги.

Я не ставила никогда перед собой как перед артистом никакой миссии, но я бы хотела, чтобы мои концерты лечили людей, освобождали от надуманных стандартов красоты и успешности, от узости взглядов и страхов экспериментировать. Мне бы хотелось, чтобы было чуть больше юмора в нашем городе при полном отсутствии солнца, чуть больше любви, чуть больше принятия. Когда я выступаю на сцене, у меня есть ощущение, что мы друг друга лечим, мы становимся вместе более зрелыми и помогаем друг другу увидеть чуть больше. Кстати, столько любви, сколько получаю в России, я никогда не получала в Грузии. Грузины – публика гораздо более претенциозная, снобская, образованная. Они приходят не насладиться, а найти минусы. Сделать из этих минусов гротеск и потом бросить тебе это в лицо. А русские благодарные невероятно. Ты им только приоткроешься, и все – у них уже льется сердце. За это я обожаю русских — за благодарность.

Не знаю, как бы моя жизнь сложилась, если бы в детстве я не увлекалась так одержимо музыкой. Может быть, я была бы в шахматах (у меня был разряд). Или стала неплохим режиссером. Ведь это не так важно, что именно делать, важно, что ты чувствуешь в тот момент, когда делаешь. Это как молитва. Каждый раз, когда человек находит свое предназначение (потому что есть миллиарды, которые себя не находят), мне кажется, надо благодарить Бога. Это величайший дар. Предназначение есть у всех, потому что каждый человек приходит в этот мир с информацией. Но сможет ли он ее в себе найти и транслировать миру, – это большой вопрос, большое испытание. Я иногда думаю, что если бы где-то в горах Грузии родился Ив Сен Лоран, стал бы он Ив Сен Лораном. Думаю, что нет. Но у Бога все продумано, он отправляет человека туда, куда ему нужно, где будут условия и препятствия для того, чтобы он нашел свое предназначение и себя.

И конечно, огромная ответственность за нахождение своего пути лежит на семье. Недавно я слышала такой разговор в обувной мастерской. Армянский мальчик сказал маме, что хочет быть художником, а мама отвечает: "Твой дедушка всю жизнь положил на эти мастерские, папа твой только этим и занимается. Мы что, их выбросим? Какой художник, сынок? Кто бизнесом будет заниматься?". Ребенку секатором отрезали крылья, посадили на табуреточку и велели подшивать ботинки. И вот несчастный Суренчик станет ремесленником, а не художником. Удивительная история: в грузинском языке «творец» и «ремесленник» отличаются только одной буквой: «хэлоувани» - это творец, а «хэлоусани» - это ремесленник, "рукастый" и "Божья рука". Всего одна буква, и твоя судьба свернула совершенно в другую сторону.

У меня есть два любимых джазовых альбома, от которых я всегда получаю эгоистическое удовольствие от жизни. Эти альбомы надо слушать в одиночестве, за бокалом вина или с сигаретой. Первый альбом «Secret Story» гитариста Pat Metheny. Это квинтэссенция всего, что он когда-либо создал. Он абсолютнейший гений. И мой любимый классический джазовый альбом, «Ella and Basie!», автором которого является Элла Фитцджеральд (Ella Fitzgerald) и Каунт Бейси (Count Basie). Джаз как писаная икона, это многослойная информация: чем больше слушаешь, тем ярче вырисовывается музыкальная графика. А если говорить про современный джаз, то в прошлом году я услышала совершенно удивительного мальчика, Джейкоба Колиа (Jacob Collier). Кажется, он наполовину кореец, наполовину англичанин. Англия крайне редко дает великих музыкантов, тем более гениальных. Ему всего 21 год, а он уже работает с современными великими джазистами планеты.

С моими музыкантами мы не просто выступаем и играем музыку, которая нам нравится, мы дружим, – у нас свои шутки, своя лирика. Мы вместе с 2002 года. Были люди, которые покидали нас, когда находили что-то другое. Но в основном, наш состав особо не меняется. Мы как семья. Я бесконечно благодарна моим музыкантам, потому что каждый из них борется ежедневно с мощнейшим соблазном уйти к поп-артисту, и заработать там больше денег. Но они по какой-то причине этого не делают. Я знаю, что они много раз отказывались от очень привлекательных предложений. А тех, кто не отказывался, я не осуждаю, но экспериментальный дух, мне кажется, в таком конвейере теряется.

Мой муж Коля, мне кажется, в какой-то момент решил, что я — самое важное в его жизни. И он так преданно, и так самоотверженно все время меня поддерживает. На днях я ему пожаловалась, что боюсь, что со всеми новыми изменениями, происходящими сейчас так стремительно, я могу не потянуть это все. Говорю ему: «Мне страшно». А Коля отвечает: «Ты же знаешь, что я рядом с тобой». Все 15 лет он поддерживает меня. У меня был период, когда я сбегала из дома. Он оставался с детьми, а я покупала билет на юг Франции, уезжала. Он понимает, что как только у меня начинается такое состояние, значит, я задыхаюсь, умираю, мне нужно дать пространство, время наедине с собой. А сейчас мне все больше хочется домой, мои малыши растут, и это такое удовольствие наблюдать, как они взрослеют. У меня не было никогда переживаний на тему, как все успеть с концертами и детьми. Не надо жить на надрыве, «как дети появились, жизнь изменилась, я ничего не успеваю». Такое передергивание потом приводит к депрессиям. Надо жить в потоке. Пришли дети в жизни — отлично: ничего страшного, если ты придешь с работы и сваришь им супчик. Это 15 минут. Не надо из этого делать подвиг: «Я сварила суп! Я мать героиня». Спокойно. С юмором, с легкостью, все успеешь.

Был период, у меня были панические атаки. К сожалению, невозможно понять, с чем они связаны, они появляются как будто бы из ниоткуда. Может быть, это гормональные истории, которые в итоге отражаются на психике, но они прекратились. Я закончила свою борьбу с миром, у меня к нему нет никаких вопросов, мне все понятно. И через музыку я не пытаюсь решить экзистенциальные вопросы. Мне просто хочется, чтобы через меня людям стало понятно, как просто быть счастливым. Предполагаю, что это не очень интересно. Публика любит более драматических, трагических артистов. Да, наверное, комедиям редко дают "Оскар". Но комедия — это ведь наша жизнь. Я иногда думаю, Бог на нас смотрит сверху и, наверное, смеется. Наша возня с экзистенциальными проблемами похожа на игру кошек с клубком.